Заложники любви. Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов - Анна Юрьевна Сергеева-Клятис

Не собирай их в складки.

Разбередишь присохший струп

Весенней лихорадки.

Сними ладонь с моей груди,

Мы провода под током.

Друг к другу вновь, того гляди,

Нас бросит ненароком.

Пройдут года, ты вступишь в брак,

Забудешь неустройства.

Быть женщиной — великий шаг,

Сводить с ума — геройство.

А я пред чудом женских рук,

Спины, и плеч, и шеи

И так с привязанностью слуг

Весь век благоговею.

Но, как ни сковывает ночь

Меня кольцом тоскливым,

Сильней на свете тяга прочь

И манит страсть к разрывам.

Свидание

Засыпет снег дороги,

Завалит скаты крыш.

Пойду размять я ноги:

За дверью ты стоишь.

Одна, в пальто осеннем,

Без шляпы, без калош,

Ты борешься с волненьем

И мокрый снег жуешь.

Деревья и ограды

Уходят вдаль, во мглу.

Одна средь снегопада

Стоишь ты на углу.

Течет вода с косынки

По рукаву в обшлаг,

И каплями росинки

Сверкают в волосах.

И прядью белокурой

Озарены: лицо,

Косынка, и фигура,

И это пальтецо.

Снег на ресницах влажен,

В твоих глазах тоска,

И весь твой облик слажен

Из одного куска.

Как будто бы железом,

Обмокнутым в сурьму,

Тебя вели нарезом

По сердцу моему.

И в нем навек засело

Смиренье этих черт,

И оттого нет дела,

Что свет жестокосерд.

И оттого двоится

Вся эта ночь в снегу,

И провести границы

Меж нас я не могу.

Но кто мы и откуда,

Когда от всех тех лет

Остались пересуды,

А нас на свете нет?

Разлука

С порога смотрит человек,

Не узнавая дома.

Ее отъезд был как побег.

Везде следы разгрома.

Повсюду в комнатах хаос.

Он меры разоренья

Не замечает из-за слез

И приступа мигрени.

В ушах с утра какой-то шум.

Он в памяти иль грезит?

И почему ему на ум

Все мысль о море лезет?

Когда сквозь иней на окне

Не видно света божья,

Безвыходность тоски вдвойне

С пустыней моря схожа.

Она была так дорога

Ему чертой любою,

Как моря близки берега

Всей линией прибоя.

Как затопляет камыши

Волненье после шторма,

Ушли на дно его души

Ее черты и формы.

В года мытарств, во времена

Немыслимого быта

Она волной судьбы со дна

Была к нему прибита.

Среди препятствий без числа,

Опасности минуя,

Волна несла ее, несла

И пригнала вплотную.

И вот теперь ее отъезд,

Насильственный, быть может!

Разлука их обоих съест,

Тоска с костями сгложет.

И человек глядит кругом:

Она в момент ухода

Все выворотила вверх дном

Из ящиков комода.

Он бродит и до темноты

Укладывает в ящик

Раскиданные лоскуты

И выкройки образчик.

И, наколовшись об шитье

С невынутой иголкой,

Внезапно видит всю ее

И плачет втихомолку.

* * *

Я кончился, а ты жива.

И ветер, жалуясь и плача,

Раскачивает лес и дачу.

Не каждую сосну отдельно,

А полностью все дерева

Со всею далью беспредельной,

Как парусников кузова

На глади бухты корабельной.

И это не из удальства

Или из ярости бесцельной,

А чтоб в тоске найти слова

Тебе для песни колыбельной.

Глава пятая

Роковой поединок

Был час чудотворен и полн,

Как древние были.

Я помню — бок о бок — на холм,

Я помню — всходили...

М. И. Цветаева

Несмотря на то, что эта глава в книге последняя, ее можно считать кульминацией внутреннего сюжета, если вообще допустить его наличие за пределами каждой из рассказанных здесь историй. Кульминацией — то есть самой острой точкой конфликта. Острота ее определяется тем, что оба участника любовной коллизии, представленной читателю, — не просто люди искусства, но художники в самом взыскательном смысле этого слова. Речь пойдет об отношениях, очень разных по своей сути и форме, но всякий раз связывающих людей неординарных, одаренных, творческих, для которых собственная реализация в искусстве ничуть не менее важна, чем личное счастье, зачастую — гораздо более. Очевидно, что какими бы ни были их намерения, как горячо ни пылали бы их чувства, интенсивность которых возрастает в этом случае в геометрической прогрессии, сосредоточенность на себе и своем внутреннем мире всегда побеждает, заставляет совершать тяжелейший выбор, отодвигает на второй план то, что для обычного человека составило бы смысл существования. Трагическое противоречие гения чаще всего и состоит в том, что без любви он не мыслит своего пребывания на земле, но что делать в жизни с этой любовью, ему неведомо, она становится помехой, мешает двигаться дальше. А если рядом оказывается человек соразмерного дарования, то процессы эти ускоряются, ужасают своей разрушительной силой, производят немыслимые опустошения, сметают на своем пути многое, зачастую и самих любящих, и их близких.

Ростом вровень

Марина Цветаева и Борис Пастернак

Die Einsamkeit ist wie ein Regen[288].

R. M. Rilke

Приступая к рассказу о своих отношениях с Цветаевой, Борис Пастернак записал в автобиографическом очерке: «Если бы я стал рассказывать случай за случаем и положение за положением историю объединявших меня с Цветаевой стремлений и интересов, я далеко вышел бы из поставленных себе границ. Я должен был бы посвятить этому целую книгу»[289]. Знакомство Пастернака с Цветаевой было естественным знакомством двух поэтов, которые родились и выросли в Москве. Они были почти ровесниками, оба занимались одним, не столь уж частым, ремеслом и пройти друг мимо друга просто не могли. Но в биографиях Пастернака и Цветаевой были и иные, скрытые, связи. И только сами поэты подмечали потайные ходы, по которым сближались и расходились их судьбы. Скажем, воспоминания о молодости родителей, феноменальной одаренности матери, игравшей Шопена, собственном детстве, наполненном музыкой, однажды заставили Пастернака воскликнуть в письме, обращенном к Цветаевой и посвященном собственному взрослению: «Но это я пишу о тебе». И пояснить: «Утром, проснувшись, думал об анкете, о твоем детстве и с совершенно мокрым лицом напевал их, балладу за балладой, и ноктюрны, все, в чем ты выварилась и я»[290]. Мать Цветаевой тоже была пианисткой, ученицей Н. Г. Рубинштейна, и все то, что было с младенчества знакомо и дорого Пастернаку, Марина прочувствовала и пережила не менее горячо. Да и помимо музыки было много общего: у обоих — профессорские семьи с обширным внутренним миром, включающим тесную связь с европейским искусством, знание языков, восприятие иноязычной литературы и иноземной истории как своей родной. При этом укорененность в старомосковском быте, привязанность к своей среде, одни и те же друзья, одни и те же кумиры... В своем романе в стихах «Спекторский» Пастернак изобразил квартиру героини, Марии Ильиной, одним из прототипов которой считается Марина Цветаева московского периода. Он увидел быт и стиль ее жизни, заглянув на две минуты в ее дом в Борисоглебском переулке, где теперь находится цветаевский музей: